Анастасия - Страница 48

К оглавлению

48

Ладонь, сжимавшая пальцы Анастасии, разжалась. Анастасия подняла на Капитана глаза и спросила шепотом:

– А как с ними было на самом деле?

Он не ответил. Прошел к толстой квадратной плите, к алому пламени, наклонился и положил что-то подальше от огня. Анастасия подалась вперед и рассмотрела – кусок хлеба. Капитан вернулся, вновь встал рядом с ней и сказал тихо:

– При жизни бы им хлебушка...

Анастасии показалось, что на нее пахнуло сырым холодом, и она поежилась, зябко подняла плечи. Что-то за всем этим стояло. Какая-то трагедия – как водится, сложнее, страшнее и непонятнее отрывочных воспоминаний о ней. «Что за память сохранится о нас, если мы вдруг неожиданно исчезнем с лица земли?» – подумала Анастасия. И ответа не нашла.

Возвращались в молчании. Даже Ольга с Елизаром притихли. Что до Анастасии, ее не покидало ощущение, будто она приблизилась к какому-то рубежу, и предстоит решительно шагнуть вперед, оставляя на будущее сложное коловращение мысли, рассуждения и метания. Какое-то время она притворялась перед собой, будто не понимает, в чем заключается рубеж и шаг – в последний раз пыталась оттянуть неизбежное. А потом подошла и приоткрыла дверь своей комнаты на миг раньше, чем в нее собрались тихонько постучать.

Закинула руки Капитану на шею, закрыла глаза и прильнула к его губам.

Верстовой столб 14.
Под низкою ржавой луной

...багровела луна, как смертельная рана.

Н. Гумилев

Анастасия сидела у окна, равнодушно наблюдала за яркоперым спесивым петухом и злилась. Вернее, пыталась разозлиться. Если честно, не вполне получалось.

Жизнь текла спокойная (ночи, правда, были сплошным нежным сумасшествием). А наутро все куда-то исчезали. Ольга с Елизаром исчезали так неизменно, что по ним можно было проверять время. Потом Ольга при редких встречах с Анастасией смотрела невыносимо поглупевшими от счастья глазами, шалыми глазищами, а ученый звездочет с таким постоянством смущался, что вскоре Анастасии стало неинтересно его поддразнивать, и она бросила это занятие. Капитан исчезал сразу после завтрака для бесед с учеными людьми и ездившими в дальние путешествия купцами, а возвращаясь поздно вечером, долго извинялся и говорил, что больно уж серьезные дела решаются с глазу на глаз, и со временем он обязательно посвятит Анастасию во все подробности и секреты, но пока что рано. Она терпела и начинала сердиться. Ее-то никуда не приглашали. Получалось, что она оказалась в каком-то дурацком, смутно-подвешенном состоянии – никто вроде бы не рассматривал ее всерьез, не делился важными знаниями и тайнами. На исходе третьего дня она украдкой позлорадствовала – когда на подворье явился осанистый старик и, стараясь избежать лишней огласки, но не избежав случайного свидетеля в лице Анастасии (о чем оба собеседника не знали), тихонько и долго пенял молодому звездочету за полное забвение последним своих обязанностей.

Один Бобрец-старший скрашивал ей скуку. Анастасия вскоре поняла, что душа это простая и бесхитростная, человек, знающий хорошо свое дело и сознававший, что на большее не стоит и претендовать. И, что важнее, он не злился на тех, кто мог больше, умел больше, знал больше – отсюда Уважение к младшему брату. Вспомнив их первую встречу, Анастасия однажды переоделась в прежнюю одежду и предложила воеводе помериться на мечах. Бобрец охотно согласился. Победителя не оказалось – это они оба признали.

После чего воевода стал относиться к ней гораздо серьезнее. Рассказал, что в незапамятные времена были и женщины-богатыри, именовавшиеся поляницами.

А там и Бобрец уехал в очередной порубежный объезд. От скуки Анастасия взялась было помогать Алене по дому, но кончилось это неимоверным конфузом. Готовить Анастасия умела лишь на костерке, по-доходному, кое-как. Попытка приобщиться к загадочному ремеслу шитья вскоре же завершилась исколотыми пальцами. Алена, конечно, сохраняла полнейшее хладнокровие, но ее трехлетний сынишка по детской непосредственности повеселился вдосыт. Чтобы не пасть в его глазах окончательно, Анастасия показала ему свои доспехи и оружие, после чего стала в его глазах непререкаемым авторитетом.

Увы, с Аленой обстояло гораздо сложнее. Анастасия не без оснований подозревала, что жена воеводы относится к ней с недоумевающей жалостью – поскольку здесь рыцарство и женщины выглядели вещами несовместимыми, а память о поляницах была скорее легендой. И, усугубляя все это, Анастасия сначала мельком, потом все чаще стала задумываться о своих будущих детях – но это оказалась столь сложная и мучительная тема, что в голове воцарился полный сумбур.

Так что Капитан появился, когда она пребывала не в самом добром расположении духа. Она встала ему навстречу от окна, улыбнулась радостно, и радость эта была искренней, но он все же почувствовал холодок, глянул испытующе:

– Тасенька, случилось что-нибудь?

– Не женское это дело – слезы и скандалы, а то бы я... – сказала Анастасия, стараясь не заводиться. – Я так не могу, понимаешь? И нельзя со мной так. Если уж я и отступила от каких-то правил и канонов, не воображай, пожалуйста, что я стала подчиненным существом слабого пола. Никогда я им не стану. Вот так... Капитан сграбастал ее и шепнул на ухо:

– Таська, чем я тебя прогневил?

Не пробуя высвободиться, Анастасия сказала:

– Похоже ты, попав сюда, ужасно возрадовался, что нашел наконец место, где все устроено по твоему вкусу...

– Святая правда. Не без того. Не без того, Настенька. А ты бы на моем месте не радовалась хоть самую чуточку? – он отстранил ее и заглянул в глаза. – На моем-то месте? В глаза смотрите, княжна! И отвечайте честно, пока за ухо не укусили. Говорят, это больно. Где у нас ушко?

48